***

[lanast]

Мойры — странный народ, нет нынче такого сплава:
Делят глаз на троих, как люди — вино и славу.
Если будешь умён, подманишь их чудесами,
То научат смотреть на то, что увидят сами:

Шепчет старшая, в тонких пальцах вращает око,
«Вижу, вижу места, где было не одиноко,
Где ты был — молодой и легкий, беспечный, светлый,
Как вокруг собирал весёлых, родных, бессмертных.

Как шумела вода, как волны ласкали ступни,
Как вам было всё пьяно, просто, легко, доступно,
Каждый камешек, вечер, блик превращался в рифму,
Темнота с тишиной еще не кружили грифом.

Дай мне нить, что сплетает дни твои ожерельем,
Я её сохраню от боли и сожаленья.
Больше новое и чужое не грянут стражей —
Будут август, и двадцать лет, и закат на пляже».

С нею средняя — глаз баюкает, как младенца:
«Вижу то, что настанет. то, от чего не деться:
Вот грядущее ждёт, пьянит, как хороший Чивас
Где сошлось и сбылось, придумалось, получилось —

Ты нашел человека, мир утонул в уюте,
Вы купили собаку — или нашли в приюте,
Твои книги скупают адскими тиражами,
Маме век никакие страхи не угрожали.

Дай мне ниточку, нить, единственное святое —
Я наполню её спокойствием, красотою.
Сохраню в янтаре реликвией, хрупкой брошью,
До счастливых времён, до радостных, до хороших».

Третья — острый клинок, не голос — ветра и глыбы:
«Вот сложилось бы по-другому, и ты бы, ты бы…
Несвершённое злит и колет, как будто жало,
Сколько мог — да вот что-то, видимо, помешало.

Умотал за границу б, занялся бы вокалом,
Рисовал бы наверно лучше, чем Фрида Кало,
Больше бегал — и был бы мышцы сплошные, жилы,
Промолчал бы — и вы б, наверно, еще дружили.

Дай мне ниточку, нитку, деревцо в урагане,
Да не тронута будет временем и врагами.
Просвечу миллион миров сквозь тебя, как призму,
Где ты смел и уверен, радостен, важен, признан».

Ожидают втроем — сплошь мрамор и тёмный вереск,
Ждут, кому поклонюсь, достанусь, приду, доверюсь,
Я качаю лишь головой — мол, какого чёрта,
Прохожу мимо них, и молча иду к четвертой.

Самой юной, слепой, мерцающей, как химера,
Недостойной трудов Платона и книг Гомера,
Вот молчит, не речёт себя ни святой, ни вещей,
Но дашь руку ей — и увидишь простые вещи:

… Солнце щурится в окна заспанным партизаном,
Покрывает дома расплавленным пармезаном,
Лёд искрится, шипит и щёлкает, как кассета,
Все окрестные псы лежат в океанах света.

Тащат граждан трамваи, бабушки — их баулы,
Птицы держат свои почетные караулы,
Пахнет ранней весною музыка из колонок,
(Твои волосы — моим старым одеколоном).

Мир течет по ладоням — дикий, необъективный,
Не найти для него ни линзы, ни объектива,
Не запрятать на праздник, не загрузить на плеер,
(Ты смеешься, и в мире нет ничего теплее).

Страх — живучая, старая, хитрая барракуда,
Но стихи продолжают шпарить из ниоткуда,
И творят настоящее — терпкое, как корица,
Драгоценное тем, что больше не повторится.

Потому то и тянемся — сквозь темноту и ужас,
Собирая капканы, раны, занозы, лужи,
Сквозь морозы и страхи, войны, раздоры, моры —
Хрупкой тоненькой нитью в белых ладонях мойры.

Пусть прядет. Неумело, слепо и отрешенно —
Значит, нету вещей предсказанных и решенных.
Значит жизнь моя — бледный лучик на тонкой спице,
Уж какая стряслась, на что-нибудь да сгодится.

Джек-с-фонарём

@темы: Джек-с-фонарём, Творчество других, Стихи